После Сталина СССР был уже другим государством, каким угодно, но не тем, основы которого закладывал Сталин

Советский Союз распался тридцать лет назад, а советский народ, вроде как, и пережил эту травму. А распад Союза – это действительно дело страшное и травма, как ни крути, осталась. И переживали мы это дело тяжело.

Я вот все про единение народа говорю и не знаю какие слова еще подобрать для того, чтобы мы все действительно осознали, что с нами уже воюют. И война эта в самом разгаре.

Как одно с другим связано?

Я сейчас основываюсь на собственном знании, которое получила в процессе общения с большим количеством ветеранов Великой Отечественной войны, ну и есть некоторое количество историков, политологов (на самом деле очень не много), с которыми я разделила эту точку зрения. Ну или они со мной. В общем, с мнением которых я солидарна.

Когда я собирала воспоминания ветеранов о войне, спрашивала, чем же таким была для них эта война, они все давали разную оценку. А начала я собирать эти воспоминания еще при Союзе. Так вот, если мнения ветеранов о том — что же такое война — разнились, то в оценке послевоенного времени они были единодушны – предательство. Вот только к пониманию этого каждый шел своим путем и разное количество времени. Но к 1988 году практически каждый, кто дожил, осознал это.

Мы собираем воспоминания ветеранов о войне, я же впервые пишу воспоминания ветеранов о послевоенном, послесталинском мире. Я не стану называть фамилии и имена, сейчас это уж совсем ни к чему, к настоящему моменту все эти люди уже давно умерли и ни подтвердить, ни опровергнуть мои слова они не смогут – это одно. Другое – я описываю общее мнение, в какой-то степени усредненное, поскольку ветераны жили в разных регионах страны. Поэтому за все сказанное здесь я беру ответственность на себя.

Закончилась Великая Отечественная война. В стране не было ни одного места, где бы это кровожадное чудовище не отметилось. Тыл точно так же страдал от войны, как и места, где шли бои. Да, в тылу не падали бомбы, не рвались снаряды, не уничтожались посевы, не горели города. Но в тылу жили только старики, инвалиды, женщины и дети. Мужчин, на которых распространялась бронь, было очень немного, и каждый из них работал за себя и за тех парней, что оставались на фронте. Работал на износ.

Тыл, страдающий от холода, потому что отопления не было; голодный, потому что жили на довольно скудных пайках, так как продукты требовались фронту; больной, так как фронт поглощал все запасы медикаментов… Тыл жил тяжело и тревожно. Даже когда было объявлено об окончании войны, ликование продлилось недолго – работать требовалось не меньше, а даже больше, и люди… Люди ждали возвращения фронтовиков. Отчаянно ждали, особенно те, кто получил похоронки. Ждали и надеялись, что похоронка была ошибкой. Отчаянно ждали те, кто получил извещение «пропал без вести» — вдруг, вдруг, вдруг… И, конечно, ждали те, кто получал фронтовые треугольники. Надежда, тревога, труд до изнеможения – это символы послевоенного тыла.

Фронтовики ждали демобилизации. Отчаянно ждали. И их ожидание было не менее тревожным, особенно тех, чьи родные оказались на оккупированной территории. Живы ли, в России ли…

Фронтовики, они ведь своими глазами видели освобожденные от немцев города и села. И каждый солдат боялся вместо дома увидеть вот это


Но, как известно, надежда умирает последней. Ожидание, тревога, нетерпение и отчаянное – домой, скоро домой. Это были символы ожидающих отправки домой солдат.

И наконец, пришло время, когда две волны ожидания встретились. Солдаты возвращались… Кто-то на пустошь, кто-то к могилам родных, кому-то и могил не досталось – только головешки и прах. Ну а кому-то все-таки повезло и его действительно встретил дом, родные и близкие.

В этот период, именно сразу после войны, с сорок пятого по сорок девятый, по воспоминаниям ветеранов, в стране была «движуха» – люди постоянно переезжали с места на место. Кто-то искал родных, кто-то возвращался из эвакуации, продолжалась демобилизация военных: люди возвращались из Европы и Дальнего Востока, те, кто оставался в регулярных частях советской армии, получали отпуска. В общем, вся страна ехала, шла, летела… При этом предприятия работали, колхозники пахали и сеяли, строители строили и отстраивали.

Это время было одновременно и временем подъема духа, и временем отчаянной тоски, и депрессии. Правда тогда ни о какой депрессии и слыхом не слыхали. Людям, прошедшим войну, было тяжело встроиться в мирную жизнь, привыкнуть к ней. Да и тогда, по большому-то счету, и привыкать приходилось не к мирной жизни, а к тому, чтобы сориентироваться в этом изменившемся мире.

По словам одного фронтовика, впоследствии ставшего секретарем обкома и долгие годы занимавшего эту должность, сначала война сломала людей, а потом мир – доломал. Те, кто отвык бояться и черта, и бога, кто шел с голыми руками в атаку и выходил по окончании боя не получал ни царапины, ломались на том, что не могли сориентироваться в том, кто друг, а кто враг. А врагов тогда не просто хватало, их было слишком много — тех самых предателей-недобитков, что скрывались в лесах и чьи потомки сегодня проходят маршами в прибалтийских городах и на Украине. С бандами государство боролось, и боролось отчаянно – выслеживали и ликвидировали, но не все в бандах были.

Рассказывали случай, когда одного из мастеров строительного участка наградили медалью «За доблестный труд», а работал этот человек и после войны на совесть. И вот недавно демобилизовавшийся капитан, до войны бывший строителем, а по ее окончании назначенный руководить этим участком, представил мастера к награде. Документы прошли все проверки, награду вручили, а через пару месяцев этого мастера одна из вновь принятых на работу девушек обвинила в пособничестве. Разбирательство было недолгим, мастер и правда оказался бывшим полицаем, кроме девушки это засвидетельствовали еще несколько человек. И на суде, когда зачитывали обвинение, оказалось, что и полицаем он был отличным — и тоже был представлен к какой-то награде. В результате инцидента боевой офицер спился. При этом работал, не зверствовал, подозревать никого ни в чем не подозревал, но и верить никому не верил.

Фильм «Место встречи…» если помните, то там Шарапов во многом олицетворял тех, кто с фронта вернулись. А Жеглов – как раз тех, кто с врагами внутри страны боролись. Так вот, многие «Шараповы», столкнувшись с «несправедливостью» Жегловых и ложью во благо, ломались. Вот такой внутренний конфликт. Фронт, он во многом идеалистичен и требует максимализма. Те, кто смогли настроиться именно на такой «мир» внутри войны, чаще выживали, хоть и рисковали больше тех, кто не успел еще выработать в себе требуемые качества. А мирная действительность, которая ох как не соответствовала военным представлениям о мире, крушила людей.

Некоторые из моих собеседников объясняли высокую смертность среди фронтовиков в мирное время именно вот этим несоответствием ожиданий и действительности. Ранения – да, конечно, они подтачивали здоровье, но … понимаете: «он два года с этим осколком воевал, до Берлина дошел, а как на завод устроился, так через год осколок и дал себя знать. Так не бывает». – говорили мне. Тут не берусь судить, но мнение такое было.

Не нужно думать, что мирный быт был так уж и ужасен, что бывалые фронтовики сдавались – спивались и умирали. Нет, но то, что таких случаев было довольно много – это факт. И тут же еще один фактор срабатывал – политическая обстановка называется.

Люди настолько верили Сталину, который привел их к победе, что никто и подумать не мог, что Иосиф Виссарионович мог быть не прав хоть в мелочи. И если мы тщательно изучим архивные документы, сопоставим решения Сталина и то, как жила страна в то время, то придем к выводу, что Сталин действительно всегда принимал самые оптимальные решения. Потерь было не избежать, но Сталин и его соратники всегда стремились эти потери минимизировать. Но им ведь приходилось принимать решения не из разряда око за око, а соотносить внешнюю политику и «настройку» общества на решение поставленных временем и судьбой государства задач.

Как-то мне аббревиатуру СССР расшифровали так: Союз Советских Сталинских Республик.

Люди безусловно верили Сталину и верили в Сталина. Если бы не его жесткость в каких-то вещах, то, возможно, смертей от столкновения с действительностью среди фронтовиков было бы намного больше.

Не могу сказать, что я досконально описала то, о чем мне рассказывали, но хочется думать, что хоть какое-то представление о том времени дать получилось.

Чисто материально — предельно тяжело было в первые послевоенные годы, но к началу пятидесятых, так или иначе, мирная жизнь все-таки стала налаживаться. У людей уже появился какой-то досуг, который помимо хлопот по хозяйству стали заполнять тем, что сейчас называют хобби. Да и на рыбалку и за грибами люди уже стали ходить не ради того, чтобы как-то зиму пережить, а просто ради удовольствия. Мир из серого послевоенного стал расцвечиваться красками. И изменилось само советское общество.

Вот те фронтовики, что смогли пережить конфликт ожидаемого с действительностью, вот этот свой максимализм, идеализм, энтузиазм, уверенность в том, что «все по плечу» — смогли передать народным массам. К пятидесятым годам идеалам чести, бесстрашия, справедливости, щедростью и так далее, было подвержено все советское общество. Те фильмы, что были сняты в тот период, по мнению многих, кто жил в то время, по настроению полностью соответствовали действительности.

В общем, небывалый подъем, можно сказать, пик и тяжелейший удар – смерть Сталина. Люди буквально чувствовали себя осиротевшими. Это действительно было неприкрытое и искреннее народное горе и, конечно, переживание: что теперь с нами всеми будет?

И вот это стало переломным моментом.

Психологически наши предки – деды, отцы – приняли на свою психику столько ударов, что не всегда могли адекватно среагировать на очередной вызов. Ведь некоторым дедам и Первая мировая досталась, и революции, и гражданская, и два голода, и Финская война, и Великая Отечественная, и восстановление страны, и борьба с власовцами и бандеровцами. И только вроде жизнь налаживаться начала – умер Сталин.

На то, что пост Генерального секретаря занял Хрущев, люди как-то не очень отреагировали. Считали, как и мы в девяностые, что жизнь будет прежней, такой же, как и при Сталине. Тем более что риторика-то сохранялась. Да, были нюансы, но люди считали их несущественными. И, вроде, ведь все же по-прежнему – идет бурное строительство, сельское хозяйство борется за урожаи, люди усмиряют природу, наука достигла небывалых высот, и вот уже на горизонте брезжит покорение космоса. И двадцатый съезд партии, и культ личности.

Рассказывали, что после съезда даже кое-кто и застрелился.

Период после двадцатого съезда характерен тем, что по большому счету вот тот послевоенный внутренний конфликт человека, так до конца и не разрешенный, получил новую «порцию горючего» и психика просто не у всех успела отреагировать. Кто-то был просто оглушен и пребывал в ступоре, кто-то пытался понять происходящее, кто-то просто вытеснял информацию и считал, что ничего такого не было. По-разному люди отреагировали. Очень по-разному. А надо было действовать. Но на действия никто не решился.

Тут дело даже не в нерешительности, а в том, что большинство людей так до конца и не смогли осознать происходящее и уж точно не могли спрогнозировать дальнейшее развитие событий. Зато отставку Хрущева и вступление на пост главы государства Брежнева – приветствовали искренне. Но Брежнев не был Сталиным и все, что он успел до своей болезни – это «законсервировать» ситуацию. Не усугублять, но и не исправлять.

После Сталина СССР был уже другим государством, каким угодно, но не тем, основы которого закладывал Сталин, не тем, которое в границах Российской Империи он смог воссоздать, не тем, где рабочий человек был действительно, а не формально, уважаем.